Темная полоса - Страница 21

– Ч-что? – Женька смотрел на меня, еле заметно улыбаясь, словно знал все мои мысли и заранее принимал все мои требования.

– Завтра ты придешь на урок живописи в Доме детского творчества, который будет проводить твоя жена, и скажешь моей дочери всю правду о ее способностях.

Я с удовлетворением заметила, что моя просьба его удивила. Улыбка растворилась, а уголки губ напряглись.

– Зачем?

– Просто сделай это – и все.

– Ладно. – Он снова улыбался, причем намного шире, чем раньше. – А теперь – п-поехали.

– Куда?

– Работать.

– Я не готова.

Он покачал головой и пошел к своей машине. Я потопталась немного на месте, зачем-то обернулась на бизнес-центр, но последовала за художником.

– По-прежнему любишь В-вивальди?

…Женька стоял возле музыкального центра, занимавшего целый угол в его немаленькой мастерской, перебирая разбросанные диски.

– Вивальди, «Рамштайн» – все равно.

– Тогда «Сплин». Сядь на табуретку. Хочешь воды?

– Нет.

– А водки? У меня только в-вода или водка.

– Ладно, давай водку.

Он налил в стакан немного прозрачной жидкости из красивой фляжки, стоявшей на столе, и принес его мне. Остановился рядом. Я взяла стакан у него из рук и отпила глоток. Не люблю водку. Еле переношу ее запах и вкус. Пила раньше только с Борянкой.

Женька взял у меня пустой стакан, поставил его, не глядя, на столик сбоку от себя. Потом обеими руками убрал волосы с моего лица. Его прикосновение, его взгляд были сейчас профессионально отстраненными. Женька смотрел на меня как на гипсовую фигуру. Это немного смущало.

– «Титаник», сцена в каюте, дубль второй, – попыталась пошутить я.

Шельдешов никак не отреагировал.

– Сиди так, – сказал он, отходя к мольберту.

Следующие два часа он работал не разговаривая, не отвлекаясь, не отвечая на телефонные звонки.

А я рассматривала его мастерскую, во всяком случае тот сектор, который был доступен моему взгляду, учитывая тотальный запрет на перемену позы. Я тут была впервые.

Мастерская Шельдешова находилась совсем неподалеку от нашего бульвара, в доме, который заслуженный художник Станислав Шельдешов получил от Союза художников лет тридцать назад. Подразумевалось, что здесь он организует свою студию, в которой сможет с полной самоотдачей творить шедевры социалистического реализма. Студия стала и домом для всей небольшой творческой семьи Шельдешовых, включающей, кроме художника-отца, художника-сына и их маму, преподавателя школы искусств. Позже к ним присоединилась Инна.

Дом был одноэтажный, его еще до революции построил для себя какой-то купец, которому приспичило жить в малюсенькой казачьей станице Малые Грязнушки. После революции дом конфисковали, разместив в нем сельсовет. А потом, когда в Грязнушках построили химзавод, куда съехались специалисты химической отрасли со всего Советского Союза, а станицу переименовали в город Гродин, этот дом передали отделу культуры.

Отличительная особенность студии заключалась в том, что большую, метров около тридцати, комнату освещали девять высоких, хоть и узких окон, выходящих на юг. Поэтому здесь было удивительно, волшебно, светло и просторно.

Кроме комнаты в доме был только коридор и туалет с душевой.

Судя по всему, сейчас студией пользовался только Женька. Вокруг была развешана и разбросана его одежда, а в коридоре громоздилась только мужская обувь, да и пахло здесь как-то по-мужски.

Студию заполняли вещи, которые и должны были ее заполнять: мольберты, стеллажи, где были свалены листы ватмана, тюбики с красками, бутылки с растворителями, какие-то ящики, коробки и всякое, конечно очень ценное, добро, а еще стоящие в несколько рядов по периметру комнаты и развешанные на стенах картины.

Устав смотреть в одном направлении, я решилась задать живописцу вопрос:

– А Инна сюда не приедет?

– Ой, какая же ты трусливая! Боишься, что она тебе глаза выцарапает?

Его шутка показалась мне какой-то гадкой. Как можно шутить после всего, что между нами троими случилось?

– Перестань, – ответила я.

Женя глянул на меня скептически и покачал головой:

– Что ты в самом деле? Чужие з-здесь не ходят. Инка работала в этой студии в последний раз… лет десять назад. Еще при моем отце. А когда он умер, Инна сказала, что не может больше здесь находиться – ей все напоминает о Станиславе Владимировиче и бла-бла-бла. Даже свои юношеские работы не забрала. Они так и стоят там, за стеллажами. Она сейчас живет в своей квартире, которую ей брат купил.

– Не шути больше на эту тему.

– На какую т-тему? – спросил он.

Я не ответила. Он не повторил вопрос.

Прошло еще около сорока минут, а затем Шельдешов отложил кисть, сел в драное кресло у стены и закрыл глаза ладонями.

– Все? – спросила я.

Он молча кивнул.

– З-завтра я заеду за тобой в восемь утра.

– Нет! Завтра ты поедешь на урок к моей дочери.

Женька отнял руки от лица.

– Б-блин! Я забыл. Так что я должен сказать твоей…

– Варьке.

– Да, прости, Варе? Что она способная, что я повешу ее работы в своей галерее? Знаешь, протекция – это не очень хороший путь в искусстве. Даже если рассматривать искусство как бизнес. Уж я-то з-знаю.

– Нет. Женя, скажи ей правду. Нелицеприятную, если она заслуживает. Не щади ее. Я прошу у тебя правды. Если ты решишь, что она не без способностей, – скажи ей это. Но только если это правда.

– Ладно. – Видимо, Женька чувствовал, что не все так уж просто, но лезть в душу не хотел. – Поедем, я отвезу тебя домой.

– Я сама доберусь.

Меньше всего на свете мне хотелось, чтобы пребывавшая в бешенстве дочурка увидела его машину и потом догадалась, кому она принадлежит.