Работа побольше, примерно семьдесят на шестьдесят сантиметров, была написана уверенной рукой настоящего мастера. Это был городской пейзажик – красивый тихий уголок Гродина, немного напоминавший старую Москву. Свет и тень, формы и силуэты, краски и блики грели душу и будили тайные добрые надежды, которые мы всегда стараемся спрятать от других и даже от себя, опасаясь их сглазить. Подпись в правом нижнем углу свидетельствовала, что мы видим перед собой произведение художника, которого я слишком любила. В свое время.
На другой, меньшей, картине был наш бульвар, наш Париж с прохожими, художниками и выставленными на продажу холстами.
Обернувшись на друга, я увидела, что он улыбается – скорее этой картине, чем мне. Тогда я тоже стала рассматривать ее, обнаруживая неожиданные детали.
Думаю, рисовалось это по памяти или с набросков, потому что, если бы автор решил расположиться на пленэре, мольберт ему пришлось бы поставить прямо посередине дороги, которая пересекала бульвар Менделеева метрах в пятидесяти от нашего дома.
На полотне бульвар уходил к горизонту, деревья окутывал легкий туман, отчего казалось, что перед нами вечное утро летнего дня. Очень раннее утро. Однако этим утром люди не захотели спать, а вышли на бульвар. Я узнала соседку тетю Зину с болонкой по имени Филька, дедушку Мишу, любителя рыбалки, который шел с удочкой на остановку, Ирину Андреевну, сплетничающую с Марией Игнатьевной. А на втором или на третьем плане – группку девчонок и мальчишек, в которой, при желании, я могла бы узнать всех моих друзей. Чуть поодаль, словно потерявшись, стояла маленькая девочка.
– Я купил эти картины несколько месяцев назад. Не решался тебе показать.
– Почему?
– Вот это, – Дольче показал на большую работу, – картина Женьки, а это – Инны.
Больше он ничего не сказал, а я бы и не захотела ничего услышать.
Около одиннадцати мы с Соней вынуждены были откланяться. У Дольче был брачный период, и он не скрывал, что только и ожидает, когда подружки оставят их с Яковом наедине.
Соня заранее вызвала такси, поэтому возле дома я оказалась достаточно скоро.
Я живу в новой десятиэтажке, очень красивом современном здании. У нас есть даже подземный гараж, хотя мне он ни к чему. Из-за этого подземного гаража подъезды дома расположены немного ниже уровня земли. Ну вот такая фантазия обуяла архитектора. К сожалению, хоть дом у нас и новый, но люди в нем живут прямо-таки с древними инстинктами – они очень любят прятаться в темных закоулках. Иначе чем объяснить тот факт, что лампочки, которые должны освещать подъезд, регулярно выкручиваются?
В итоге бурной деятельности питекантропов нашего дома продвигаться по вечерам к двери подъезда приходится по темному тоннелю. Этот путь был недолгий, но все равно очень неприятный.
Выйдя из такси, я огляделась. Людей поблизости видно не было, зато я рассмотрела на противоположной стороне улицы серый автомобиль. Рассмотреть-то я его рассмотрела, но решить, точно был ли это тот самый серый автомобиль, не могла. Зато заметно взволновалась. Обычно за мной следили днем, иногда в то время, когда я возвращалась с работы, но так поздно – впервые. А вдруг это означает, что слежка кончилась и теперь-то и случится самое страшное?
Я двинулась вперед по выложенной тротуарной плиткой дорожке, освещаемой только призрачным лунным светом, а приблизившись к подъезду и лапая себя по карманам в поисках ключей, услышала позади себя тяжелые шаги.
В карманах куртки ключей не было. Не было их и в карманчике сумки. Мельком оглянувшись, я заметила, как ко мне приближается силуэт человека – клянусь! – в бейсболке. Мое сердце часто забилось от страха. Человек все приближался – я слышала его шаги, – а ключи все не находились. Я боялась повернуться лицом к своему преследователю, но спинным мозгом ощущала, как его тень приближается к моей тени, дрожащей на асфальте, как его глаза впиваются в мою шею тяжелым взглядом, как его руки…
Я резко, отчаянно, с ужасом обернулась – и ничего не увидела. Колени ослабели, а перед глазами запрыгали красные пятна. Я рухнула в обморок.
Позор, обрушившийся на мою голову после этого происшествия, обсуждался всеми соседями. Наташа из 28-й квартиры, представляете, так напилась вчера, что потеряла ключи. А когда ее встретил у подъезда Всеволод Георгиевич из 32-й квартиры, она упала в обморок. Он стал приводить Наташу в чувство, а она попыталась его задушить, стала визжать и весь подъезд перебудила!
Все это я пересказала Соне по телефону на следующее утро.
– И я же не объясню им, что меня и вправду преследуют уже три недели! Мне просто было страшно!
– Ната, а почему ты нам этого не рассказывала?
– Не хотела волновать. Прости. С другой стороны, как-то глупо: ходит за мной мужик в бейсболке и темных очках.
– Девочка моя, – вздохнула Соня. – Нас осталось всего трое. Понимаешь? Ты, я и наш голубок. А у нас с тобой дети, у всех у нас – родители.
– Ты это к чему? – не поняла я.
– Ната, мы должны понять, что с нами происходит. Нам снова надо открыть Центр, нам надо жить дальше. Я думаю, я уверена, что все происходящее не случайно. Боряну отравили – это совершенно точно. У нас в офисе устроили взрыв – и это чей-то злой умысел. Маришка в больнице, она пострадала. Помнишь это: «Вашему директору за моего мужа»? Меня пытались прессинговать. А вдруг эту бедную нашу Закревскую тоже убили только затем, чтобы повесить ее смерть на меня? А теперь за тобой следят, а ты, тупица, молчишь.
– А что мы можем сделать?
– Дурилка, – заключила Соня и выдала мне потрясающую мысль, которую я никак не ожидала от нее услышать: – Дольче выследит твоего преследователя, и мы заставим его рассказать всю правду о том, что происходит.