Темная полоса - Страница 10

– А где он живет? – поинтересовалась Соня рассеянно. Было заметно, что она уже немного пьяна. Как и все мы.

– Они с приятелем снимают квартиру на двоих.

– Надо бы о нем все разузнать, – решила я. – Нам сейчас не нужны загадки.

Слушая подругу, я листала альбом Дольче. Вот мы маленькие, с родителями. Чинно гуляем вокруг песочницы. Вот – первый класс. Дольче и Сонька ходили в пятую школу, а мы с Борянкой – в двадцать восьмую. Пятая школа была крутая – английская, а вот наша вполне себе захолустная. Вот класс, в котором учился Дольче. Ученикам на фото лет по пятнадцать. Дольче выглядел очень смешным – худенький, круглолицый и очень несчастный. А сейчас – уверенный в себе мужик, внешне – нечто среднее между Брэдом Питтом и Пирсом Броснаном.

А это, рядом с ним… Это Женька. Мой Женька в свои пятнадцать! Вот он-то очень узнаваем. Те же внимательные глаза, широкий рот, упрямый подбородок.

Странно, почему же Дольче никогда не говорил мне, что учился с Женькой Шельдешовым в одном классе?

Я допила бокал и перевернула страниц пять разом. Тут была фотка, сделанная в художественном училище. И снова Дольче и Женька в одном кадре.

А вот студенты архитектурного факультета на практике – таскают кирпичи на какой-то стройке. Здесь Женьки уже не было.

Я закрыла альбом. Подняв глаза на всю компанию, я заметила, что Дольче наблюдает за мной. Мерзавец такой, неужели он думал, что я не узнаю?..

– Пацаны, а вы жрать не хотите? – бодро спросила Боряна.

– Хотим, – отозвались мы дружно.

– Я закажу такси, поедем в «Центральный», – сказал Дольче и пошел в спальню за телефоном.

Глава 15

– Дольче, почему ты молчал?

Мой вопрос не требовал уточнений. Мы всегда точно знали, о чем ведет речь друг. И сейчас, когда Соня с Борянкой, перебрав еще больше прежнего, пошли к диджею заказывать песни, Дольче не стал увиливать от ответа:

– Наташа, я… знал, что у вас ничего не получится. Женька – отличный парень, очень порядочный, честный, веселый, тонкий, умный, добрый. Он лучше всех, но он зациклен на своем творчестве. Для него быть художником – это как раньше быть монахом. То есть я хотел сказать – искусство для него абсолютно все. И вы бы расстались все равно. Это было предопределено. А ты бы потом и меня не захотела больше видеть. Ты бы смотрела на меня, а вспоминала его.

– Знаешь, наверное, это правильно, что ты промолчал тогда.

– Я знаю. Я тебя люблю.

Я потянулась к щеке друга, чтобы поцеловать его.

– Смотри, так и липнет к мужикам! – завопила Борянка с середины ресторанного зала.

Они с Сонькой заказали «Слушая наше дыхание» и теперь собирались выпить еще. Лично мне казалось, что им уже достаточно.

– Наташка, он красивый, но баб не любит!

– Любит, – ответила я, отпуская улыбающегося и тоже пьяненького Дольче. – Он только что мне сказал…

– Наташка, давай за него выпьем! – завопила уже Сонька.

Нас точно выпрут из «Центрального» с позором!

– Тише, Соня, я выпью, только вино кончилось. Мартини тоже? Ну ладно. Боряна, дай мне водки, что ли. – Я подняла рюмку и сказала: – За Дольче. Не надо нам никаких больше мужиков. Ну их в жопу.

Троица захихикала, Борянка зааплодировала, причем в одной руке у нее была рюмка. Водка расплескалась, но она и не заметила. Мы снова заговорили о чем-то, потом принесли какие-то закуски, и официант поставил на стол новую бутылку водки.

Борянка тут же бросилась разливать, а я попросила принести вина.

У меня появилось легкое ощущение дежавю. Что-то мы зачастили пировать. Неужели же мы подсознательно боремся с наступлением темной полосы? Желая избавиться от тревоги, я повернулась к Дольче:

– А я вчера репортаж видела по телику. Кто-то порезал картины Шельдешова. Все портреты его жены. Точно он себе любовницу завел!

– Женька не такой, – сказал Дольче, видно позабыв, что как раз с экс-любовницей этого самого Женьки и говорит. – А ты и его жену не помнишь?

– Помню. Такое не забывается. Я же ее на машине сбила.

– Нет, в детстве не помнишь? Инка, мелкая такая, всегда в чьи-то ношеные вещи одетая. Замухрышкой она была редкостной!

Я изумилась:

– Она на нашей улице жила?

– Да через забор! – Дольче было приятно мое потрясение. – У нее еще брат был старший, но я его, наверное, и не видел. Он старше нас был лет на десять. Знаю, что он подростком сбежал из дома, от отца. Отец у них был алкаш конченый, всегда в ватнике ходил. И в штанах с обвислым задом. Здоровенный такой, грубый… Ну, ты, может, и вправду не помнишь. А моя мама тогда работала в автоколонне, где он шофером был. Мама про него много чего рассказывала. Он жену лупил, дочь гонял. Просто скотина какая-то.

– Все-таки кое-что я помню. Был такой придурок на нашей улице, он на детей матом орал. Мерзкий тип.

– Ну вот. А Инка была его дочкой. Представь, что она переживала!

Вот Дольче всегда помнил такие сюжеты. У него было обостренное чувство справедливости.

– Инке еще повезло, что он в сорок лет на своем грузовике разбился. Скорее всего, пьяный был. А Инка после восьмого класса в художественное училище поступила. И это притом, что она нигде раньше рисовать не училась. Просто пришла на вступительный экзамен, а его принимал сам Шельдешов, и тут оказалось – Инка гений. Он ее взял в ученики, стал работать с ней, руку поставил, всему научил, продвигал до самой своей смерти. Она за Женьку замуж вышла. Ладно, Наташка, давай выпьем. Ты что-то совсем скисла.

Еще через полчаса мы все были пьяны до крайней степени. Дольче поймал такси, мы выгрузились из ресторана, уселись в машину, и вскоре я оказалась дома, в постельке.